Письмо третье

Как и ночь предыдущая, эта была бессонной. Яд понедельника, чувствуется в последний выходной день недели. Нам некуда было торопиться, но мы не хотели, чтобы торопились они. Мы хотели выиграть время. С самого утра начали накатывать на меня мысли, одна за другой. Но настроение было прекрасным. Я чувствовал, что не спроста. А потом во время завтрака, я заглянул на дно кружки и увидел свое отражение. И вспомнил, что мне снилось. Я видел сон.

И отражения в зеркалах… и в зеркалах отражения. Брожение рук, тел содрогание. Незримое угасание всего того, что за этой комнатой осталось. Сладкое упоение мигом, пионом, магнолией. Цветы без запаха, шелк на запястьях твоих, в гардинах путается ветер. Твои ладони на моем затылке. Мои ладони на ее белье шелковом. Подобно лодкам у берега, на волнах раскачиваемым. То с замиранием обретя покой, то с рассветом в плавь отправлялись вновь…

Что чувствовал я. Пустота переполняла меня. Я смотрел на искореженное алюминиевое дно, то на свое отражение. Все давно поели. Женя сел рядом, я перевел на него взгляд. Он спрашивал как я, мне показалось, что все написано на моем лице и промолчал. Тогда он, выдержав недолгую паузу, выругался и рассказал, что ему, наконец- то приснился сон. Ему снилась Лена, его любимая девушка с которой они расстались. Нежный и обволакивающий сон, худшее, что может быть в заключении. Лучшее из того, что может с тобой здесь произойти. Он был вымотан, в понедельник к нам должны были прийти ищейки и выпытать у нас все, чего мы не знаем. И все мысли были об этом, было тревожное беспокойство. Не потому, что было чего опасаться, а потому, что мы уже были здесь за ночную прогулку перед сном, поэтому ожидать еще какой ни будь от них подлости послаще, было в порядке вещей. А тут еще сон, совсем выбил из колеи. Потом мы узнали, что еще трое из камеры, видели сны. Близкие и любимые люди, вдали от этих желтых стен. Там, далеко от всех этих сумрачных историй, куда попасть нам обещали еще не скоро. Я закурил во второй раз. Закурил и Женя, мы стояли молча лишь изредка наши взгляды пересекались, он то и дело говорил многозначительное – Да-а… Делал затяжку и опускал глаза в пол. Сказать, что мы были подавлены, ничего не сказать, микроклимат в камере был ужасным. Все были заняты мыслями, речь не звучала, слов не было, все были погружены в себя. Кто-то прикрывался книгой, кто-то пытался занять себя сканвордом, лишь иногда прерывая тишину вопросом к "залу", на который он не знал ответа. А потом снова тишина. Молчало даже радио. Я решил, что лучше еще немного поспать.

Проснулся в самый обед, от знакомого алюминиевого звука ложек. Играло радио. Я выхватил из звучащей песни фразу про расстояния, такие большие, что "ржавеют в пути поезда". Я улыбался, не так как раньше, но улыбался. Настроение пошло на поправку, и как я увидел не только у меня. В камере чувствовалось оживление, змагар Симбирев шутил, мы шли на поправку. На обед дали невероятно вкусный гороховый суп, который даже выглядел достойно. Моральный дух "революционеров" приходил в норму. Женя весь вечер вспоминал, свое путешествие в Непал, мы как завороженные слушали его. Бескрайние заснеженные вершины, их морозность, встреча рассветов и закатов.

Сквозь рассказ я неожиданно для себя вспомнил холодных гостей в их до тошноты броских костюмах. Вспомнил падающих в обморок девушек, от назначенного им приговора, нелепые лица солдат бегущих за водой. Вспомнил судью, с усмешкой слушавшую мою речь, ее измученный внешний вид, вспомнил мерзнущего конвойного и представил скучающую, красивую девушку в ожидании своего героя. Вспомнил дьявольские взгляды его деревянной армии на пустынной площади в полночь, такой ненасытной и жадной до насилия. Вспомнил гордость, красные флаги в ночном небе на фоне красного костела голоса людей, полные бесстрашия. Заголовки газет на следующий день, пропитанные радостью кровавой расправы с непокорными. И фотографии ликующего Урфина, с лицом улыбкой торжества полной. "Победителей не судят" - когда-то говорила Екатерина, но я думаю, что это всего лишь вопрос времени. Для всех нас.