Донбасский Чевенгур

Когда с неба на доблестных добровольцев, ополченцев и патриотов свалились, по их уникальному мнению, несвежие трупы, и они, собиратели, принялись у взрослых несвежих трупов собирать кредитные карточки, часы, косметику, а у детских — смешные игрушки, стало ясно, что междоусобная война обернулась пламенной метафизической бойней.



Понадобились другие масштабы понимания. Если раньше многим образованным людям казалось, что в войне задействованы маргинальные силы, люмпены, лузеры, отставники, гопники, бандиты, любители пострелять, попугать, поубивать, то теперь можно сказать, что в боях Донбасса рождаются и куются новые мифы, пробуждается и бурлит в артобстрелах национальное чувство. Конечно, и раньше было заметно, что человеколюбивое сознание потомков наших интеллигентов-народников использует последнее алиби для спасения своего возвышенного представления о народе, выставляя вояк люмпенами и маргиналами. В конце концов, если народ — не тот, то зачем стараться?

А какой прекрасный, вы бы знали, народ в провинции, правда, тетя Шура?

Вот она — эта либеральная жвачка! Но теперь стало очевидно, что на войну отправились не отщепенцы, а лучшие, наиболее активные сыны российского народа. Власть оказалась права: это рыцари русского мира, мечтатели о воле и труде, утописты-антикапиталисты, посланцы Святой Руси.

Те, что отсиживаются в тылах, на деле оказываются океаном пофигистов, жертвами славной истории, иначе говоря, нашим молчаливым большинством, похожим на палку о двух концах: оно молчит и «за» и «против» начальства в зависимости от обстоятельств.

А как же солженицынские Матрены, родные чудики Шукшина, священные березовые рощи деревенщиков? Их что, вообще нет и никогда не было? Или это все лишь маргинальные понятия, возбужденная фантазия почвенников?

Зато на место фантазий приходит национальная реальность совсем другого порядка. Мы ее знаем, любим, считаем бесценной. Ее создатель — Андрей Платонов. Он — наш народный Юнг. Если Юнг только предположил существование коллективного бессознательного, то наш застенчивый писательский гений по имени Андрей Платонов создал художественный образ отечественного коллективного подсознательного.

Этот образ никому не понятен, кроме нас. Платонов непереводим ни на какие языки, потому что на других языках нет тех понятий и тех ценностей, которые Платонов описал в своем романе «Чевенгур». Все мы помним героев этого романа, действовавших в воронежских и белгородских степях, неподалеку от Донбасса. Это были великие мечтатели, сентименталисты, убийцы, коммунисты, мистики, анархисты, садисты — все в одном флаконе. Они расстреливали с радостью кучу людей, которых считали буржуазией, они сердились на свою жертву, когда она от страха писала и какала — портила одежду и представление о человеке, но не очень сердились, потому что чувствовали власть над ней и с наслаждением, с юморком убивали.

Роман понравился Горькому, но тот предрек: будут трудности с цензурой. И верно: кому нужен точный диагноз русского человека? А когда во Франции напечатали «Чевенгур» в переводе, продалось всего только 800 экземпляров. И польский профессор литературы мне на днях сказал: мы любим Булгакова больше Платонова, потому что Булгаков понятен. Еще бы, автор «Мастера и Маргариты» — нормальный либерал.

И теперь, когда мы остались лицом к лицу с несвежими трупами, мы видим возрождение и новый расцвет платоновских героев. Переползя через границу из Воронежа в Донбасс, они устроили на весь мир беспощадную войну ценностей.

Это выдающаяся, откристаллизовавшаяся в новейшей истории война именно ценностей: западной цивилизации и чевенгуровцев.

У наших новых чевенгуровцев — деревенское общинное сознание великой архаики, где наше — лучше, где мир делится на своих и чужих, на мифический верх и низ. У нас побеждает мужской, грубый культ силы, который морально (и не только) уничтожает людей, живущих иначе, чем мы, но наш пацан со светлым чувством спасет раненого воробышка (был такой рассказ о революционном солдате и воробышке у Замятина). В этот русский мир хорошо было бы запустить Леви-Стросса, аналитика примитивного сознания, но он предпочел заниматься грустными тропиками. Жаль! По части тоски и грусти мы обогнали все тропики! И по части гульбы мы тоже всех обогнали.

А наши добрые начальники (как называл начальников Добычин) во главе с основным добрым начальником первые годы XXI века мучительно договаривались с людьми совсем других ценностей и чувствовали себя подражателями, и вкус во рту был противный. Но вот Европа и проевропейская Москва разом предают начальника и начальство, и опора наконец пошла на своих, на истинных. Какое облегчение! Какая масса активных и пассивных чевенгуровцев! Пацаны, вся страна! Без каких-нибудь двенадцати-пятнадцати дурацких процентов.

Минута истины. Ужас какой! Какая радость просветления! Платонов прав. Мы живем в стране «Чевенгура». Это даже до детали похоже. У Платонова герои балдеют от паровозов, а наши тут же рядом ремонтируют вагоны.

И что теперь?

Чевенгур не справится с вызовами двадцать первого века. Просто потому, что он их не понимает. Китай не спасет. Мир будет бояться грубой силы. Грубая сила будет таять.

Без двенадцати-пятнадцати процентов внечевенгуровцев у страны нет будущего. Их будут корчевать, но без них ничего не получится. Медленно или стремительно — но без них не получится.