Автопортрет русофоба

Судя по высказываниям официальных лиц государства российского, на сегодняшний день складывается парадоксальная ситуация: русофоб, это тот, кого не любят русские.

В международной политике нет и не может быть решений морально однозначных так как идеологические критерии оценки устанавливает победитель. Если бы первую или вторую мировые войны выиграла Германия, по всей Европе были бы другие названия улиц, а в книгах по истории мы учили бы про других героев. Поэтому, попытка убедить политических партнеров и западные общества в том, что позиция России верна, потому что обладает аксиологическим превосходством над другими точками зрения, крайне мало реалистична. Так можно бы поступать в ситуации – toutes proportions gardées – товарища Сталина, когда за аргументами морального характера стаяли десятки дивизий и миллионы солдат. В таком случае, есть возможность не то, что заставить людей во что-то верить, но убедительно объяснить, что сопротивление данной идее дороже чем даже не очень искренняя пассивная поддержка. Если нет силы, то лучше сразу согласится на ценностный паритет и ограничить идеологическую обработку пределами собственной целевой аудитории.

Поэтому в ситуации конфликта интересов с Западом, апелляция к «фобии» или «филии» то есть к чувствам имеет сильно ограниченный функционал: да, с точки зрения политической технологи, она помогает управлять общественным мнением внутри собственной страны, но в общении с партнерами, которые исходят из совершенно разной системы координат (их же аудитории нравится другое, в другое она верит), обвинения в жанре «вы же ненавидите Россию» выглядят как второсортный трагифарс.

Дело в том, что в политике (то есть в процессе борьбы за власть в разных ее ипостасях) идеология всегда вторична по отношении к интересам – ценностный дискурс подстраивают под определенные решения, а не наоборот. Образно говоря: если в Лондоне, Париже или Вашингтоне (с Варшавой или Вильно дело сложнее, что заслуживает отдельной статьи, но опять-таки, сложнее в силу объективной геополитической конфигурации, а не субъективных эмоции) решат, что «дружба» с Россией входит в реализацию собственных интересов, то аргументы тут же найдутся.

Позитивное отношение к другим государствам и их интересам не определяется личными или коллективными эмоциями, а государственным инстинктом: если цена сотрудничества будет ниже цены конфликта, то ни один демократически избранный (то есть подлежащий регулярной оценке избирателей, которые наняли его на работу) политик не будет жертвовать потерей власти ради абстрактных идеологических установок. И это касается не только отношении с Россией: несмотря на вал политкорректной болтовни, тот же Евросоюз является просто эффективным (не идеальным, но самим эффективным из того сто есть) механизмом разрешения естественного конфликта интересов между государствами – членами, а не какой-то постмодернистской карикатурой вавилонской башни.

В отношениях с Россией, дело усугубляется тем фактом, что в силу культурной специфики, россияне (как на индивидуальном, так и на институциональном уровне) подходят к политике с манихейской тотальностью: всякий компромисс (а компромисс — это суть и смысл политики и главное ее отличье от войны) априори определяется как «гнилой» а попытка договорится с соперником равна измене. То есть российскую позицию можно либо полностью разделять, либо сразу стать русофобом. В таких условьях, очень сложно им и не быть, в чем я неоднократно убедился лично, пытаясь объяснить русским визави нюансы как моей собственной позиции, так и моего государства, и Запада в целом.

Как говорят нам наши священники, когда исповедуем наши грешные попытки сделать жизнь по-человечески слаще: на этой Земле нет легкого счастья. К настоящему наслаждению нужно идти длинной и болезненной дорогой. Рассчитывать на то, что ситуация переломится и весь мир вдруг прозреет и примет российскую интерпретацию, не только крайне наивно: это прямой путь к спирали конкретных потерь и упущенных шансов.

Если Россия хочет начать выигрывать, то нужно не только пугать всех вокруг потенциалом испортить им жизнь, но и предлагать что-то похожее на взаимовыгодные сделки. И тогда, волшебным образом, и русофобов станет меньше, и поводов для празднования настоящей – а не только древнеисторической – победы будет больше.