Парадокс белорусской контрреволюции: ответом на народный протест стали контрреформы

Всякая революция заканчивается контрреволюцией, как известно из истории. Однако в этом процессе есть своя закономерность. Революции не остаются незамеченными. Термидор - это не полный откат дореволюционного периода. Восстановление не завершено. В конце концов, победоносная революция обычно идет намного дальше тех исторических задач, которые она должна выполнить. А термидор возвращает общество к нормальной жизни.

В некотором смысле реставрация Лукашенко в 1994 году была реакцией белорусов на горбачевскую революционную перестройку. Последнее было слишком радикальным для белорусского общества, и большинство населения не было готово его переварить. Однако социальная модель, созданная Лукашенко, не была полным возвращением к советским временам.

Это правило касается и тех революций, которые потерпели поражение. В конце концов, правительство извлекает уроки из революционного взрыва, пытается понять его причины и начинает играть на опережение. Несомненно, власти, подавившие протест силой, проводят масштабные репрессии. Однако в то же время есть реформы в том направлении, которого хочет общество.

Например, первая русская революция 1905–1907 годов не победила. Однако в результате в России появился парламент - Государственная Дума. Помимо «Столыпинских галстуков» (виселицы), была еще Столыпинская аграрная реформа.

Возьмите ближайший к нам период. В 1989 году китайские коммунисты задушили протестующих танками на площади Тяньаньмэнь. Однако впоследствии они ускорили экономические реформы, которые быстро повысили уровень жизни и ослабили социальную напряженность в стране.

Работает ли эта закономерность в белорусской революции 2020 года, потерпевшей временное поражение? Усвоил ли нынешний режим свои уроки? Ведь подавить народный протест силой - это только часть решения проблемы его выживания. Поэтому, казалось бы, для предотвращения нового взрыва, для снятия общественной напряженности необходимо принять некоторые превентивные меры, с помощью реформ погасить причины недовольства, сделать жесты, оправдывающие ожидания большинства населения.

Однако парадокс белорусского термидора в том, что ничего из вышеперечисленного не только не реализовано, но даже не обещано. Основное внимание уделяется исключительно насилию и жестоким репрессиям. Условно говоря, «столыпинская связь» не сопровождается столыпинскими реформами.

Более того, происходят контрреформы. Политическая система становится еще более авторитарной. Те маленькие окна, которые были до президентской кампании, закрываются. Любое несогласие объявляется экстремизмом. Судя по всему, перерегистрироваться оппозиционные партии не будут. Думаю, что в избирательном законе заткнут лазейки, благодаря которым противники режима могут баллотироваться в качестве кандидатов. Сделать бесплодной избирательную кампанию в местные советы.

То же самое происходит в экономике. Увеличивается объем финансовой поддержки госпредприятий. Объявлена ​​кампания против бизнеса. Восстанавливается административный контроль над ростом цен.

Что касается конституционной реформы. Это нельзя считать прямым следствием незавершенной прошлогодней революции. Ведь Лукашенко говорил о намерении изменить Основной закон в 2019 году. Нет никаких оснований полагать, что новая Конституция будет более демократичной, чем существующая. Ведь одновременно с сокращением полномочий президента планируется придать невыборному органу - Всебелорусскому народному собранию - статус высшей государственной власти. Было бы странно ожидать чего-то другого. Ведь Лукашенко готовит Конституцию для себя, для своих личных нужд. Никто не собирается учитывать интересы общества.

Почему Беларусь стала исключением из правил и не укладывается в общую картину?

Я думаю, это следует из особенностей белорусского авторитарного режима. Он явно личный, полностью сосредоточенный на Лукашенко. Все определяется личным положением последнего, на которое практически мало влияют как высшие представители правящей номенклатуры, так и государственные институты или общественные структуры.

Кстати, я не думаю, что Лукашенко искренне считает, что события лета и осени 2020 года - это не взрыв народного недовольства, а организованный Западом бунт. Иначе не было бы столь массовых репрессий и даже чистки государственного аппарата. 25 февраля на встрече с госсекретарем Совета безопасности Александром Вальфовичем он признал, что в обществе «есть некоторое непонимание» и что нужно готовиться к обострению ситуации в Беларуси.

И дело не только в том, что Лукашенко слишком упрям ​​и не может идти на уступки, потому что боится показаться слабым. Ведь в 2017 году под давлением массовых протестов он фактически отменил указ о тунеядцах.

Дело в том, что тогда, в 2017 году, основная проблема, вызвавшая протест, была локальной. А теперь причина революции носит системный характер. Чтобы его нейтрализовать, необходимо изменить белорусскую социальную модель. И это не только оптимальное по его мощности, но и единственно возможное.

Дело в том, что тогда, в 2017 году, основная проблема, вызвавшая протест, была локальной. А теперь причина революции носит системный характер. Чтобы его нейтрализовать, необходимо изменить белорусскую социальную модель. А она для его власти не только оптимальная, но и единственно возможная. Любые изменения в ней угрожают монополии. Даже экономические реформы неизбежно расширяют социальную базу его политических противников. Большинство участников уличных акций - это люди, работающие в негосударственных организациях. Не случайно Лукашенко так яростно атаковал бизнес на Всебелорусском народном собрании.

Поэтому Лукашенко убежден, что если реформы начнутся, его ждет судьба Михаила Горбачева. И делает вывод, что единственный выход - это закрутить крышку котла, который горит. Остался только один клапан - вынужденная эмиграция.

Однако приостановленная революция не осталась незамеченной. Это изменило белорусское общество. Создано гражданское общество, нация, о чем много писали. Все это означает, что конфликт изменившегося общества с неизменной властью приобретает антагонистический характер.