Социология Беларуси: «веришь – не веришь». Общество вступило в фазу активной трансформации

25 февраля т.г. в рамках белорусского экспертного сообщества прошла интересная дискуссия на тему «Новая социология для новой Беларуси: как не попасть в «информационный пузырь»?». Более подробное изложение основных идей выступавших можно будет вскоре прочитать на сайте «Наше мнение». Я же остановлюсь на тех проблемах, которые привлекли мое внимание.

На обсуждение дискутантов была вынесена преамбула и три вопроса. Первая фиксировала возросший в обществе запрос на социологию, как способ понять происходящие в обществе перемены и повлиять на них. В ней же обозначены искусственно созданные властями преграды для изучения общественного мнения традиционными социологическими институтами, появление новых возможностей для проведения опросов через интернет-панели и мессенджеры, а также – иностранными институтами.

Вопросы для дискуссии предполагали анализ нового знания о белорусском обществе, полученного благодаря соцопросам; ответы на вопросы, не экстраполируется ли ограниченное знание о поведении активных горожан на всё общество, а также почему вновь актуализировался интерес властей к социологии.

Я бы добавила в повестку еще один вопрос: насколько можно доверять данным социологических исследований в условиях общественно-политического кризиса?

Профессор Андрей Вардомацкий выделил восемь нестандартных феноменов, которые качественно отличали протест лета-осени 2020 года от традиций протестного движения постсоветского прошлого. Эти традиции формировались в Беларуси с конца 80-х годов ХХ века по 2019 год, но в 2020 году подверглись судьбоносной ревизии.

Итак, во-первых, докладчик выделил явление взрывного рейтинга у трех новых политических персоналий: Сергея Тихановского, Виктора Бабарико и Светланы Тихановской.

Во-вторых, была зафиксирована смена модели медиаповедения негосударственных СМИ. Функционал поменялся с информационного на менеджерский, что привело к переструктурированию информационного поля и увеличило скорость коммуникации в обществе. Образно говоря, кровь в социальном организме стала перетекать по его членам быстрее.

В-третьих, в рассматриваемый временной период активно формировались горизонтальные связи.

В-четвертых, сложилась ориентация на долговременный протест.

В-пятых, исчезла потребность в физическом присутствии лидера (я бы объединила этот признак с третьим, системообразующим – О. А.).

В-шестых, протест стал общественной потребностью для значительных масс людей, носил больше не политический (сказать «нет» чему-то), а «психологический» характер преодоления атомизации, поиска своей общности, формирования уз солидарности.

В-седьмых, в белорусском протесте сравнялось количество молодых людей от 18 до 29 лет и людей старше 56 лет. Каждая из этих возрастных групп участников протеста набирала по 18-20%, что уникально.

В-восьмых, поражает образовательный уровень протестующих. Если образовательный уровень населения взять за 1, то образовательный уровень протестующих будет 1,3.

Если резюмировать все вышеизложенное, то общий вывод очевиден: белорусское общество вступило в фазу активной трансформации и кардинального пересмотра системы ценностей. Собственно, частичная ревизия «ядерных» ценностей началась еще близко к середине 2000-х годов. Но на уровне массового сознания осталась невоспринятой. И социология не сумела помочь обществу признать и принять те изменения, которые с ним произошли. А ведь именно к этому времени соцопросы стали фиксировать изменения в отношении сограждан к малому и среднему бизнесу и его представителям. Это было «принятие», отказ от многих советских догм и ярлыков о «капиталистах». В целом массовое сознание согласилось признать весь средний класс трудящимся и полезным обществу слоем. Общество созрело для базовых экономических реформ, но так и не узнало об этом.

Между тем уже в 2008-м, кризисном году, численность занятого населения в частном секторе сравнялась с числом занятых в госсекторе. А с 2009-го – стабильно продолжала последнюю цифру превышать. Люди уходили в частный сектор, т.к. государство не помогло им во время кризиса.

Эксперты и предпринимательские союзы пытались донести факт изменения ценностей в социуме до лиц, принимающих решения, но тоже не имели успеха. Итак, народ не давил снизу, требуя перемен (предпринимательские протесты отстаивали групповые интересы), власть почивала себе «на лаврах» и придумывала сказки о «восточно-европейском тигре», в которые сама же и верила. А внесистемные партии не имели значимых каналов информирования граждан о реальном положении дел.

В 2007-м чувствительно пострадали социально зависимые от власти группы населения, лишившиеся льгот и социальных гарантий, унаследованных еще от СССР. С их помощью государство отчасти компенсировало невысокие заработки и пенсии.

Я свидетель: организации «детей войны», «малолетних узников фашизма» и некоторые другие собирались манифестировать в день принятия соответствующего закона под государственными флагами перед Домом правительства. Убедила их руководителей отказаться от этой идеи. Иллюзий у меня не было: представила разбитые дубинками ОМОНа седые головы. Митинг-то был бы несанкционированный. И рядом с правительственным зданием. Но сама инициатива свидетельствовала: «социальный контракт» населения с властью дал трещину.

По моему мнению, в 2008-м году минчане массово не пошли на выборы. Тогда же впервые столкнулась и с «поколенческой солидарностью». При сборе подписей некоторые отказывались подписаться, извиняясь; говорили, что на выборы не пойдут. Мол, очень на власть обижены. Объясняли моим сборщикам, что меня-то уважают, но хотят наказать власть. Причем часто так говорили и молодые люди, жалеющие своих родителей или бабушек-дедушек. Заказанный мною соцопрос тогда же показал: мне планируют отдать свои голоса около 80% тех, кто пойдет на выборы. Но при этом голосовать собираются 40% избирателей округа. Полагаю, похожая картина была в городских округах повсеместно.

Очередное «цивилизационное» изменение в ценностях принес 2011 год. Очень многие думающие люди не поверили в виновность в теракте в минском метро Коновалова и Ковалева. И, соответственно, в справедливость их поспешной казни. Сомнения в необходимости сохранения архаичного института наказания возникли у многих и стали мультиплицироваться.

Пример активных протестных действий-отказ по факту двух третей автовладельцев проходить техосмотр после введения в 2014-м году дорожной пошлины. Новшество сочли крайне несправедливым.

Доверия к власти и ее способности эффективно управлять не добавляли и девальвации, сопряженные с предварительным обманом сограждан со стороны некоторых властных фигур.

Декрет «о тунеядцах» добил остатки властного авторитета. А манифестации 2017 года с требованием его отмены прокатились по всей стране. Причем уже тогда публично демонстрировалась возрастная солидарность. Немало пожилых людей видела я лично на первой такой акции в Минске. Старики вышли поддержать тех, кто выступил против острейшей несправедливости: требования наказать материально тех, кто и так лишился основного источника средств к существованию и не знает, на что жить, как прокормить детей.

Вот тут бы социологам и проинформировать общество и власти о назревающем кризисе доверия. Но не случилось.

За 2 недели до первого митинга в феврале 2017 года довелось опубликовать в «СН-плюс» прогноз, что люди выйдут на протест. К этому выводу пришла без помощи социологии: ее не было.

Не встречала итоги соцопросов, где оценивалась бы позиция главы государства по отношению к домашнему насилию. Или – его поддержка поведения «гомельской учительницы». Или – стиль общения на публике в целом. Изменения в массовом сознании накапливались годами.

На мой взгляд, в оценке общественных настроений не надо полагаться только на соцопросы. Хотя и они важны. Если нет профильных «политических» соцопросов – можно ориентироваться на «ценностные» соцопросы. Там тоже содержится масса информации. Но куда больше информации удается получить из «интервью» на остановках транспорта, обсуждений в электричках и в ожидании их, из статей и форумов на популярных информационно-аналитических порталах.

Т.н. «ближний круг» каждого человека малоинформативен, а уж нерепрезентативен – наверняка. Зато экспертные оценки, сведенные вместе, помогают выделить равнодействующую. И выводы надо как-то облечь в популярную форму и донести до конечных потребителей информации. Ими до недавнего времени были одновременно и общество, и власть. Сейчас, по понятным причинам, осталось только общество. Хотя в 2005 году несколько депутатов ПП НС РБ пытались убедить коллег поддержать разработанный ими закон о системных реформах – от экономики до внешней политики и образования. Законопроект отклонили, а СМИ с обеих сторон его «замолчали».

Еще из значимого: в конце дискуссии ученых одна из участниц кратко упомянула о значении репутации социологических центров, проводящих исследование, для признания его общественной значимости.

Не открою тайны, если скажу, что не всем опросам можно доверять. Хотя в моем дипломе БГУ одна из двух основных специализаций – «прикладная социология», я при заказе электоральных опросов несколько раз попадала на недобросовестных субъектов – и на уровне фирм, и на уровне рядовых исполнителей. И научилась налаживать жесткую систему контроля как за ходом полевых исследований, так и за остальными этапами работы. А опыт работы в политике позволил по комплексу привходящих обстоятельств адекватно оценивать, где – качественная работа, а где – социологическая «джинса», сделанная для прославления заказчика или дискредитации его оппонента.

У меня нет предубеждения против организатора соцопроса только по факту того, владелец ли он собственного центра, фрилансер ли, либо является сотрудником госструктуры. Как раз социологи, работающие на государство, зачастую более ответственно и качественно исполняют заказы. А вот какому искажению (либо замалчиванию) подвергается полученная ими информация – зона ответственности распоряжающейся ею власти.

Когда-то президент Национального центра стратегических инициатив «Восток-Запад» Анатолий Майсеня хотел создать свой социологический центр. И мечтал пригласить на руководство им известного белорусского социолога Сергея Шавеля. На самых лучших условиях. Но Шавель предпочел работать в госструктурах. Как и Давид Ротман, и многие другие.

Я не слишком доверяю интернет-опросам. Получить в интернет действительно репрезентативную выборку, как минимум, не проще, чем в оффлайне. Телефонный опрос – тоже не вариант по известным причинам. Однако из-за пандемии опросы «лицом к лицу» с соответствующей выборкой стали невозможны.

Поэтому, чтобы повысить доверие к социологическим исследованиям по важной политической проблематике, для Беларуси подошел бы комбинированный вариант из трех компаний. Одна была бы отечественной с хорошей репутацией. Вторая – российской (допустим, «Левада-центр») с тем же параметром. Третья – европейской.

Так можно узнать о реальной политической воле белорусского народа на следующих президентских выборах. Иному инструменту в политически расколотом обществе доверять трудно. Кроме честных выборов.