Страшные откровения о пытках в белорусской милиции

Павел Левшин — красивый 28-летний парень. Прораб УП "Теплосети". Из хорошей семьи, где папа был учителем, а мама всю жизнь проработала на руководящих должностях на моторном заводе. Два высших образования. Не замечен, не участвовал, не привлекался…

"У меня есть серьезные основания бояться мести со стороны милиции. Я хочу рассказать свою историю", — сказал он.

"Рассказывай", — и я включила диктофон.

Милицию вызывали?

— С 18 по 21 сентября прошлого года я ездил на экскурсию в Санкт-Петербург, которую организовывал наш профком. Прекрасная была экскурсия, отличная погода, красивый город… Даже не помню, когда до этого был в России, — в общем, впечатлений оказалось много.

Во вторник я вышел на работу (а наше предприятие вело работы в то время в районе улиц Мирошниченко—Гамарника), и все было, как обычно, до пятницы. Квартал у нас большой, мы работали на одном его участке, а к пятнице оказались на другом. И тут я увидел, что исчезли ранее привезенные трубы. Чтобы вы представляли размер кражи, скажу, что это семь тонн металла — 30 труб по 11,5 метра длиной. То есть в легковушке, в сумке их унести никто не мог. Нужно было и кран подогнать, и специальную бортовую машину-длинномер…

Я позвонил своему руководству, объяснил, что случилось, и спросил, вызывать ли милицию? Естественно, они сказали вызывать. Ну, я и набрал "102".

Приехали сотрудники Советского РОВД, всех допросили, возбудили уголовное дело. Неоднократно вызывали к себе наших людей, меня тоже не один раз опрашивали-допрашивали. Я специально делил бригаду так, чтобы все могли попасть на эти "встречи". Короче, работа велась.

Через какое-то время на трое суток задерживают нашего бригадира. Вроде не по этому делу — там другая была какая-то история. Но когда его выпустили, он рассказывал, что допрашивали его именно по этой краже труб. Обмолвился, что его били, пытали другими способами, но особо разговаривать не хотел — был очень запуган, руки тряслись... Бригадир сказал только, что всех наших людей еще будут дергать, что, по сведениям милиции, трубы увозила машина с жодинскими номерами, ну и еще всякие детали…

9 декабря в начале одиннадцатого мне кто-то позвонил на мобильный. Номер не определился. Звонил оперуполномоченный Советского РУВД Якжик. Спросил, где я и могу ли к ним подойти. Я ответил, что нахожусь недалеко на объекте и могу быть минут через 10—15. Но он велел его ждать. Приехал на служебных "Жигулях", пригласил сесть в машину и сразу стал спрашивать, что слышно по краже труб.

Я говорю: "Ничего не слышно, это у вас надо спрашивать".

Он отвечает: "У нас другая информация".

И повез меня в ГОМ (городской отдел милиции) на улице Кольцова, 25.

Здесь меня завели в кабинет №9. Там был второй оперуполномоченный — Высоковский. Он не представлялся, но теперь я знаю его имя, поскольку позже опознал его по фото в Управлении собственной безопасности МВД. И эти двое — Якжик и Высоковский — начали мне рассказывать, что им "все известно". Якобы ко мне неоднократно подходил некий человек по имени Александр, который интересовался трубами. Что наши встречи видели и наши разговоры слышали рабочие.

Но дело в том, что я не знаю никакого Александра, и никто ко мне не приезжал. Это глупости какие-то! Я так им и сказал.

— Значит, нет?

— Нет.

Они начали бегать по ГОМу и искать наручники. Нашли. Сразу руки за спину, наручники сильно зажали, и где-то около полутора-двух часов я просидел так. Руки отекли, плечи-спину не чувствую… А они одно: "Признавайся в краже труб". В районе трех часов зашел какой-то тамошний начальник и спрашивает у оперов: "Говорит?" Они: "Нет, молчит пока". "Ну, тогда п…ц ему".

Высоковский и Якжик повеселели: как я понял, добро на настоящий допрос было ими получено.



"Добрые советы": лучше признаться

Начали оформлять протокол задержания.

— Где вы находились 20 сентября, в день кражи труб?

Я говорю: "В Санкт-Петербурге".

Якжик сначала опешил и переспросил: "Где???"

Я повторил: "Город Санкт-Петербург, Российская Федерация". Хотя меня до них уже не один раз опрашивали, и я не один раз рассказывал о том, что был в тот день на экскурсии, где меня видели 45 человек. Что есть фото- и видеосъемки на память, которые подтверждают, где я был в день кражи. Но для оперов эта новость оказалась неожиданной. Якжик велел Высоковскому повременить с записью в протоколе про Санкт-Петербург, а сам вышел куда-то минут на пять-десять, посовещался.

Вернувшись, объявил:

— Даже если ты и был где-то там, то все равно мог быть причастен к краже, мог организовать, знать и так далее. Продолжаем.

Протокол задержания все-таки оформили. Кстати, мелкая, но показательная деталь. Время задержания отметили 14.55, хотя забрали меня с объекта где-то в 10.30. Все вещи, кроме носового платка, изъяли: ключи, деньги, шнурки из ботинок вынули. Потом отвезли в Советское РУВД и там посадили в так называемый "обезьянник" — это закуток два на два метра с бетонными стенами, на которых по бокам бетонные же лавки. Помимо меня, там постоянно находились еще 3—4 человека.

Где-то около пяти вечера вызвали к следователю Наталье Жегздриной. Она объявила, что я подозреваюсь в похищении труб, и выдала постановление о задержании. При этом предупредила, что на следующий день мне предстоит пройти проверку на детекторе лжи. Кстати, тут уже присутствовал адвокат, которого обязана предоставить милиция, и он пояснил, что от "полиграфа" я могу отказаться, так как эта процедура проводится только добровольно. Но я против детектора возражать не стал, мне же скрывать было абсолютно нечего.

Дело уже близилось к вечеру, заниматься мной у них времени не было, и меня отвезли в ИВС на Окрестина.

Всем, с кем я встречался, — в ИВС, в "обезьяннике, в автозаке, я откровенно рассказывал свою историю. Что, мол, вообще понять не могу, каким боком меня хотят притянуть к этому делу: я же в день кражи не только в другом городе, а даже в другой стране был… Кто-то усмехался, кто-то успокаивал. Но в ИВС со мной в камере оказались странные люди, они советовали: "Ты лучше признайся". И рассказывали, что все не так просто, что допросов настоящих у меня еще не было, что будут издеваться и пытать… То ли подсадные это были люди, то ли не раз прошедшие через милицейское горнило — не знаю.

На следующий день эти самые Якжик и Высоковский повезли меня на "полиграф". Там процедура такая: обклеивают тебя присосками и начинают задавать вопросы. Для начала проверяют, как твой организм реагирует на обман. Мне, например, сказали, что на вопрос "Какое ваше имя?", услышав имя Павел, я должен ответить "нет".

А дальше вопросы такого типа. "Где вы находились в момент совершения кражи?"

Варианты: город Минск, город Бобруйск, Минская область, за пределами Беларуси.

Отвечаю: "За пределами Беларуси".

— Какое отношение имеете к краже?

— Никакого.

— Куда "ушли" трубы?

— Не знаю.

Ну и так далее.

Был задан и провокационный вопрос, были ли правонарушения, за которые я не понес наказания?

Но я как-то не склонен к аферам и приключениям, да и семья у нас порядочная и законопослушная, в общем, честно ответил: "Нет".

Процедура заняла около полутора часов. И я не думаю, что детектор мог что-то там интересное показать, так как никаких вопросов, смутивших меня, не было. Хотя, конечно, с этими трубами есть нюанс, который мне не дает покоя. Я не могу понять, как получилось, что с воскресенья (дня кражи) до пятницы, пока мы не появились на участке, никто не видел, что они исчезли. Странно как-то…

Но в тот день Якжик и Высоковский переговорили с экспертом и в машине были веселые, дружелюбные: сейчас, говорят, заедем к прокурору, и домой пойдешь. Но приехали мы не к прокурору, а на Кольцова, 25, в ГОМ.

— Давно плакал? — спрашивают. — Сейчас заплачешь.

Методы "чистосердечных признаний"

Сначала били по ноге. Я сидел, а они лупили по мне, как по футбольному мячу, старались попасть в одну точку.

Потом начали бить по голове.

Наконец, говорят: "Лечь лицом в пол". Вот тут я и узнал, что же такое "ласточка". Ты лежишь лицом вниз, руки в наручниках за спиной, а они загибают ноги под эти наручники. Наручники зажаты сильно, тело немеет сразу, начинает дико болеть, и в это время на тебя сыплются вопросы:

— Где был 20 сентября?

— В Санкт-Петербурге. Свидетелей более сорока человек, фото, видео, путевка от профсоюзов…

А они, не смутившись, говорят, что есть распечатка моих звонков от МТС, и что звонил я не из Питера.

И дальше бить.

Я в Санкт-Петербурге сделал только два звонка. Когда мы туда приехали, было около семи утра; я знал, что мама собирается на работу, и позвонил ей — сказать, что добрались нормально. А второй звонок был, когда перед отъездом мы гуляли по Петергофу. Только мы собрались всей группой сфотографироваться, как у меня телефон запиликал — мама звонит. Я быстренько с ней переговорил, сказал, что через пару часов мы уже выезжаем в Минск. Но на одном кадре даже оказался заснятым в момент этого разговора. И это как раз было в день кражи, 20 сентября.

Однако эти мои рассказы оперов не интересовали. Они, не слушая, суют мне какую-то бумажку, в которой указано, что один звонок в те дни я сделал с улицы Лукьяновича в Минске, а второй (20 сентября) — из города Довска. Честно скажу, я понятия не имел не только, где такой город, но даже никогда не слышал о его существовании. Потом уже, когда вышел, ради интереса посмотрел в интернете. Оказалось, и правда, есть такой городок в Рогачевском районе Гомельской области, и там красивая церковь… Но все-таки на тот момент я был от него очень далеко.

Избиения, угрозы… И так на протяжении часов. Я в "ласточке", а они добиваются от меня признания, что я был в Минске и украл трубы. Когда мне совсем уже плохо было, они меня расковывали. Ног не чувствуешь, стоять не можешь. А они: "Встать!" И избивают. По ногам, по лицу… Суют мне эту свою якобы "распечатку звонков". Я говорю: "Опросите свидетелей".

"Нет, наша техника не ошибается".

Естественно, когда тебя избивают, когда ты не чувствуешь ни рук ни ног, ты не молчишь — кричишь, стонешь. Чтобы все эти крики не услышал тот, кому "не положено", у них выработана определенная система связи. Периодически к двери со стороны коридора кто-то подходил и коротким стуком "тук-тук" предупреждал о появлении нежелательных фигур. Избиение прекращалось. Либо Якжик, либо Высоковский выходили, осматривались, и потом все начиналось сначала.

И знаете, что меня больше всего поразило? Что эти садисты для кого-то — нормальные, милые и заботливые мужья, сыновья, отцы. Избивают они меня — вдруг звонок на мобильный. "Алло, доченька! Что тебе купить? Целую-люблю…" И с новыми силами за свою изуверскую работу.

Так я впервые узнал, что избивать можно не только резиновыми дубинками, но и пластиковыми бутылками с водой. Этими бутылками бьют по лицу. Таким образом, видимо, наносятся какие-то более глубокие внутренние повреждения, потому что синяков после такой "процедуры" нет, но лицо опухает. И голова ничего не соображает. После этого допроса врачи позже признали у меня закрытую черепно-мозговую травму. А вот синяков на лице не было…

Резиновой дубинке они нашли такое применение. Ты в "ласточке", рук почти не чувствуешь, и вдруг тебе дубинкой по пальцам, по нервам, — боль адская. У меня до сих пор пальцы будто онемевшие, ощущение — как после мороза. Я ходил к неврологу, меня отправили на процедуры, на магнит, но пока не помогло.

Если все эти "ласточки" и избиения не развязали человеку язык, то на "закуску" у них предусмотрены пакеты. Обычный полиэтиленовый пакет тебе надевают на голову и зажимают на горле. Человек дышать не может, глаза вылазят из орбит, пот градом, легкие будто разрываются, начинаются конвульсии…

Я пару раз просто прогрызал эти пакеты. Но они сообразили, что я как-то умудряюсь дышать. Видимо, не раз использовали эту процедуру и хорошо знают, как обычно ведут себя люди с пакетом на голове. Тогда стали просто брать полиэтилен на руку и зажимать нос-рот — душить… Отпускают только, когда ты начинаешь терять сознание и по телу идут конвульсии…

"В процессе" в кабинет кто-то позвонил, вероятно, кто-то из руководства. Как я понял, спрашивали об успехах в моем допросе, потому что Якжик ответил: "Молчит, играет в героя, но мы над этим работаем".

И опять душат, бьют, оскорбляют, унижают, угрожают. Тыкают вновь эту распечатку: "Что делал в Довске?.."

Наконец я понял, что еще несколько пакетов — переборщат и не откачают. И решил так: если не выдерживаю, то буду говорить самую несусветную чушь — такую, чтобы каждому была очевидна. Прохрипел: "Все, мужики, готов давать показания".

Они обрадовались, "ласточку" раскрутили, предупредили, что, мол, если я передышку решил взять, то будет еще хуже. Но сразу стали такие добрые-добрые, чаю дали. А у меня в горле — будто килограмм пепла съел, поначалу и горла не чувствовал, и говорить не мог.

"От полиэтиленовых пакетов следов не остается..."

В общем, дальше выдерживать это я был просто не в состоянии. И "признательные показания", которые им были так нужны, я все-таки дал. Диалог оказался приблизительно таким:

— В Санкт-Петербург ты не ездил?

— Не ездил.

— А почему говорил про Санкт-Петербург?

Я и не могу сообразить, что им ответить? Якжик увидел заминку и предупреждает: "Заметим, что ты начал юлить, снова положим: "ласточка", пакет — все по полной программе…"

Говорю:

— Про Санкт-Петербург сказал, чтобы алиби сделать.

— Специально продумывал алиби?

— Продумывал…

— Как вы воровали трубы?

Я вспомнил рассказ бригадира про машину с жодинскими номерами. Ну и говорю, что 20 сентября приехала машина с жодинскими номерами. Я ее встретил и "прикрывал", пока грузили трубы. Мол, должен был подтвердить, что это наша машина, если кто-нибудь из жильцов окрестных домов начнет интересоваться…

Я исходил из того, что про 20-е число могу говорить все, что угодно, потому что не мог я ни с кем в Минске встречаться в тот день, не мог никого прикрывать, принимать, отправлять. Ну, просто не было меня в городе! В общем, фантазировал, что сумел. Как мне дали три миллиона рублей за то, что стоял на стреме, какие были водители, какой кран грузил трубы и так далее…

— А что ты делал в семь утра на улице Лукьяновича?

Я опять растерялся: я ж не сказочник, не умею сочинять с ходу. Ну, что я мог там делать? Что говорить?.. Ляпнул, что отдал свой телефон начальнику участка, и видимо, это он звонил с моего мобильника. В общем, чушь нес несусветную.

Оформили они весь этот рассказ как явку с повинной. Как я полагаю, не у одного человека так выбивают "добровольное признание", а поскольку для судов признание вины — самое главное доказательство, то сотни, а может, тысячи людей сидят из-за таких вот "явок". Причем я теперь очень хорошо понимаю, почему люди сами себя оговаривают. Почему в 1937-м оговаривали не только себя и посторонних, но даже своих родных. Эти пытки невозможно выдержать — подпишешь все что угодно, самую вопиющую неправду.

Но расставались мы почти "друзьями". Якжик меня на прощание успокоил: "Просто ты первоход. Если бы ты был более опытным, то не сопротивлялся бы, а сразу сознался, и все прошло бы проще. Так что сам виноват. Завтра, если не хочешь второго такого допроса, повторишь показания следователю".

Вы не представляете мое состояние! Я ночь не спал: избитый, сам себя оговорил, подставил других людей, приплел каких-то водителей, которых в жизни не видел, начальника участка… Что делать?..

На следующий день — допрос у следователя Жегздриной. Присутствовал и дежурный адвокат — молодой парень.

Перед ней уже лежала моя явка с повинной. Но я сразу сказал, что ничего о краже не знаю, что все эти показания из меня выбили, что меня пытали.

Она изобразила удивление: "Я не думала, что в ХХI веке у нас применяют пытки".

Отвечаю: "Я тоже не думал".

И попросил несколько минут для конфиденциального разговора с адвокатом.

Все ему рассказал и спрашиваю: "Как лучше поступить?" Сказал, что хочу отказаться от показаний, но это значит, что меня вновь отправят к этим садистам. Спрашиваю: "Как подстраховаться?" И вот какие у нас адвокаты! Он мне советует: "Лучше не путать показания, ничего сейчас говорить не надо. Просто откажитесь от дачи показаний. А уже потом, на суде…" Он мне даже не сказал, что я должен в протоколе допроса зафиксировать, что меня избивали, пытали.

В общем, я просто отказался от дачи показаний, и меня отвели в "обезьянник". Не прошло и получаса, как открывается дверь — стоят Якжик и Высоковский. У меня все упало! Говорят: "Пошли".

Но за эти полчаса что-то произошло. УВД "на ушах", все бегают, суетятся, меня рассматривают. Зашли мы в какую-то комнату на втором этаже, и они начали меня упрекать: "Ты что молотишь? Кто тебя бил? От полиэтиленовых пакетов следов не остается, ты ничего не докажешь. Если еще кому-нибудь скажешь, мы к тебе или зэка подошлем, или наркоту подкинем. В общем, или жить не будешь, или сядешь лет на десять..." "Конкретный" такой разговор у нас получился, после которого меня отвели назад в "обезьянник". Здесь я увидел нашего начальника участка: лицо разбито, сам понурый… То есть и с ним на тот момент уже "поработали".

Где-то через полчаса пришел человек в штатском: "Почему вы отказались от дачи показаний?" Я честно говорю: "Потому что под пыткой оклеветал и себя, и других людей. Прошу встречу с адвокатом, которого наймут мои родственники". Он посмотрел на меня внимательно и ушел.

Еще одну ночь я провел в ИВС. Решил, что все-таки надо добиваться нормального адвоката и доказывать свою невиновность, а то неизвестно, чем вся эта история закончится.

На следующий день на Окрестина приехал только Якжик. И у него уже были "новые песни": "Признайся, как все было. Зачем тебе адвокат? Адвокаты только деньги берут. Мы на тебя уже ничего не вешаем, у нас уже есть тот, кто сознался во всем, и он вас за собой тянуть не хочет. Но ты измени свои показания — мол, по делу ничего не знаешь. И ничего не пиши про Питер".

Якжик ушел, а со мной остались два совершенно новых опера. Прямо при мне они созвонились с мамой и сестрой, сказали, куда им подъезжать, чтобы забрать меня. И "на прощание" сели писать еще один протокол. Тут уже не я придумывал, что писать, а они голову ломали.

— А вы могли в другие числа ездить в Санкт-Петербург? — спрашивает меня уже новый следователь.

— Теоретически, конечно, мог. Но не ездил, даты я помню точно.

— Все-таки давайте запишем, что вы ездили в Питер в сентябре, но не помните — когда.

— Ну, пишите… Только отпустите меня наконец.

Беспредел

Маме я, конечно, никаких подробностей не рассказывал, чтобы лишний раз ее не тревожить. А сестре и ее мужу рассказал — это они уже потом все маме выложили.

Я же, как только помылся, выспался и пришел в себя, поехал в офис МТС и взял распечатки своих разговоров. Никакого Довска в них и близко не оказалось: два звонка из Питера. В общем, я до сих пор так и не понял, что за бумажки они мне показывали и к чему были и этот Довск, и эта улица Лукьяновича?

Через день выпустили начальника участка. Вид у него был похуже моего. Когда он пришел на работу, весь офис увидел, что у него синяк на пол-лица. Причем ему в УВД уже было сказано, что если мы с ним не внесем 20 миллионов за украденные трубы, то на основании моих показаний нас всех "закроют" по-новому. "Я старый человек, я больше этого не выдержу, давай заплатим им эти деньги, пусть задавятся", — умолял он.

Этот разговор происходил в кабинете директора. Директор не знает, что делать, кому-то начал звонить, суетиться, но все без толку… А у меня злость какая-то появилась: арестовали ни за что, избили, еще и деньги требуют! И я решил идти в прокуратуру, в службу собственной безопасности МВД и писать заявления об этом беспределе.

Прокурор направил меня на судмедэкспертизу. Причем эксперту был поставлен четкий вопрос: когда получены повреждения, и мог ли я сам как-то их себе нанести, например, при падении? Ответ однозначный: сам я так упасть не мог, и повреждения получены именно в те дни, когда я был задержан.

Чувствовал я себя отвратительно. С одной стороны, волнуюсь: ведь и правда могут какие-нибудь наркотики подкинуть — я же не против соседки-пенсионерки пошел. А с другой стороны — мне было реально физически плохо. Пошел поправлять телефонный штекер, так как аппарат вдруг перестал работать, наклонился — и потерял сознание. В общем, оказался я в больнице. Диагноз: закрытая черепно-мозговая травма. Прямо в больницу приехал сотрудник милиции, поскольку я врачам рассказал, что, где и как со мной произошло, еще раз обо всем расспросил.

А потом происходит такой странный случай. Я лежу в больнице, а к нам домой звонит Якжик. Мама взяла трубку, он спрашивает: "Вы дома? Не уходите, надо переговорить". Дома были мама, сестра с мужем и маленький ребенок — моя племянница. Являются двое и начинают требовать, чтобы им открыли, мол, есть санкция на обыск. Без формы, без понятых, без участкового… Мама набирает "102" и рассказывает, что какие-то люди ломятся в дверь. Там пообещали прислать участкового. Пришел участковый, переговорил с ними, все вместе они пошли к нашей соседке. Звонит соседка: "Откройте, они ничего плохого не хотят". Но мама, которая всю жизнь прожила с верой в честность и порядочность нашей милиции, была уже просто в бешенстве. "Нет, — говорит. — Один из них избивал моего сына. Я не буду открывать. Чего они пришли? Обыск? Они же трубы у нас в квартире не найдут. Только подкинуть что-нибудь могут". И, видимо, мама была права. Потому что когда уже позже мы получили официальные ответы на жалобы, то выяснилось, что 17 декабря следователь дело в отношении меня прекратила. А эти деятели приходили с обыском 18-го…

В общем, поездка в Питер оказалась для меня по-настоящему счастливой, иначе в нашем государстве я бы никому ничего никогда не доказал. В конечном итоге по этому делу о краже труб судили нашего бригадира. Суд состоялся совсем недавно, 23 января. Перед судом я с ним встречался, и у нас был откровенный мужской разговор. Он сказал, что понятия не имеет, куда "ушли" эти злосчастные трубы, но раз на него решили "повесить", то пусть так. Я предложил: "Не признавай ничего, я тоже приду на суд, у нас в свидетелях весь офис, что после этих "чистосердечных явок" мы были с синяками, все избитые…" Но он повторил: "Нет, я боюсь, что после этого меня вообще убьют. А у меня жена и двое несовершеннолетних детей. Лучше я заплачу эти деньги".

В общем, суд прошел, ему дали условный срок и обязали выплатить 20 миллионов. Трубы, естественно, не нашли. До сих пор не понимаю, как такое дело могло считаться расследованным? Куда смотрел прокурор, куда смотрел суд? Трубы же не положишь в карман. Что вы расследовали, если вы не знаете, где они?.. Но я решил придать эту историю гласности по другой причине: если со мной что-нибудь случится, то все должны знать, что за этим стояло и кто угрожал со мной расправиться.

От автора

…Как говорится, нет слов. Впервые во время интервью у меня практически не было никаких уточняющих вопросов. Фото, документы, справки, заключения… Все настолько очевидно, что очевиднее не бывает. В Европе, в ХХI веке такие методы работы милиции — это действительно вопиющий, наглый, вызывающий беспредел. Дикость! Но ни служба собственной безопасности МВД, ни прокуратура в действиях оперов нарушений закона не усмотрели. Именно поэтому в этом материале мы не могли назвать их настоящие фамилии. То есть в Советском РУВД не работают оперуполномоченные с фамилиями Якжик и Высоковский (а если вдруг таковые окажутся, то это случайное и непреднамеренное совпадение). Но мы надеемся, что после этого материала все-таки будет проведена настоящая проверка, после которой фамилии садистов в форме газета сможет озвучить.

Выслушав рассказ Павла, я задала ему только один вопрос:

— Сколько лет этим мерзавцам?

— Лет 26—28…

Получается, их уже на "советское наследие" не спишешь, это уже нашей правоохранительной системы "выкормыши".